Бейли и Р.Дэниел вышли наружу, и снова сверху, но под другим углом на них лились потоки солнечного света, теперь уже более желтого оттенка. У Бейли возникла неясная мысль: “Как выглядит солнечный свет на другой планете? Может быть, он не такой яркий и слепящий. Может, там он более приятный?” Другой мир? Безобразный космонит с оттопыренными ушами наполнил его ум странными мыслями. Интересно, пришлось ли однажды докторам с Авроры задуматься над тем, оставить жизнь ребенку, по имени Фастольф, или нет? Не слишком ли он безобразен? А может, внешность вообще не принимается в расчет? В каких случаях отталкивающий вид считается уродством и какие виды уродства…
Но как только исчез солнечный свет и они вошли в первую дверь, ведущую к душевым, настроение у него изменилось.
Бейли в отчаянии затряс головой. Все это чепуха. Заставлять землян эмигрировать и устраиваться па новом месте! Какая чушь! Чего они в действительности добиваются? Ответ на это найти ему не удалось.
Служебная машина медленно катилась по проезжей части коридора. Бейли вновь почувствовал себя в реальном мире. На правом бедре он ощущал теплую, успокаивающую тяжесть своего бластера. Таким же теплом к спокойствием повеяло на него от шумной, бурлящей жизни огромного города.
В тот момент, когда они въезжали на его территорию, Бейли почувствовал какой-то странный, едва уловимый запах.
“Это пахнет город?” — удивился он.
Он подумал о двадцати миллионах человеческих существ, загнанных за стальные стены огромной пещеры, и в первый раз в жизни почуял их запах своими ноздрями, омытыми чистым наружным воздухом.
Интересно, как будет на другой планете? Меньше народу и больше воздуха. Значит, чище?
Но вокруг них шумел вечерний Нью-Йорк, а запах постепенно ослабевал и, наконец, исчез совсем, и Бейли стало неловко за свои мысли.
Он медленно нажал на рычаг управления и увеличил подачу лучистой энергии в двигатель. Машина резко увеличила скорость и нырнула в пустоту автотуннеля.
— Дэниел, — сказал Бейли.
— Да, Илайдж?
— Зачем доктор Фастольф рассказывал мне все это?
— Вполне вероятно, Илайдж, что он хотел показать вам всю важность данного расследования. Мы с вами должны не только расследовать убийство, но и спасти Космотаун, а вместе с ним и будущее всей человеческой расы.
— Было бы больше проку, — сухо ответил Бейли, — если бы он показал мне место преступления и позволил допросить тех, кто обнаружил труп.
— Сомневаюсь, чтобы вы узнали что-нибудь новое, Илайдж. Мы тщательно проверили всё сами.
— Так ли уж тщательно? Вы ничего не нашли. У вас нет никаких улик. Вы не знаете, кого подозревать.
— Не знаем, вы правы. Ответ нужно искать в городе… Точнее говоря, мы подозревали одно лицо.
— Как так? Что же вы раньше не сказали?
— Я не считал это необходимым, Илайдж. Да и для вас не секрет, что подозрение могло автоматически пасть лишь на одного человека.
— На кого? Кто это, черт побери?
— Единственный житель Земли, кто оказался на месте преступления, — комиссар Джулиус Эндерби.
Служебную машину занесло в сторону, и она резко остановилась перед слепой бетонной стеной автотуннеля. Урчание мотора прекратилось, наступила мертвая тишина.
Бейли повернулся к сидящему рядом с ним роботу и неестественно спокойным голосом сказал:
— Что вы сказали?
Время растянулось, пока Бейли ждал ответа. Нарастал заунывный вибрирующий звук, который, достигнув своей невысокой вершины, стал постепенно затихать. Вероятно, в миле от них по каким-то своим делам пробиралась другая служебная машина. А может, это пожарная команда спешила на встречу с огнем.
Где-то в уголке его мозга возникла отвлеченная мысль: “Найдется ли хоть один человек, который знает все автодороги, извивающиеся в чреве Нью-Йорка?”
Нет такой минуты ни днем, ни ночью, когда бы они совершенно пустовали. И все же там можно найти места, где в течение многих лет не ступала нога человека. Перед Бейли неожиданно с уничтожающей четкостью возник кинорассказ, который он видел еще в детстве.
Местом действия были автодороги Лондона, и все начиналось, как и положено, с убийства. Убийца пытался скрыться в заранее подготовленном убежище на одной из автодорог, в пыли которой за сотню лет отпечатались следы только его ботинок. В этом убежище он был бы в полной безопасности, покуда не закончатся розыски.
Но он свернул не в ту сторону и в безмолвном унынии извилистых коридоров произнес безумную и богохульную клятву, что назло всем богам найдет свое убежище.
С тех пор он ни разу не свернул в нужном направлении. Он бродил по нескончаемому лабиринту от Брайтонского сектора на Ламанше до Норвича и от Ковентри до Кентербери. Он пробирался, как крот, из одного конца громадного лондонского подземелья в другой, по всей юго-восточной оконечности Старой Англии. Его одежда превратилась в лохмотья, а ботинки истрепались вконец, силы изменяли ему, но никогда не покидали его совсем. Он устал, очень устал, но не мог остановиться. Он мог лишь идти вперед и вперед, туда, где его ждали неверные повороты.
Иногда до него доносился шум проезжавших машин, но они всегда оказывались в соседнем коридоре, и, как бы быстро он туда ни бросался (ибо теперь он бы с радостью сдался властям), коридоры всегда оказывались пустыми. Иногда он замечал далеко впереди выход, который мог вернуть ему жизнь и воздух, но, сколько бы он ни приближался к нему, выход мерцал еще дальше, а после очередного поворота исчезал вовсе.